Соседка сказала: Она не живёт здесь, - и опустила глаза.
Я знал, что она никогда не вернётся...
А утром, когда она уходила, я видел, как на пол упала слеза...

Вчерашним теплом ещё дышит сгоревший чайник...
Я не думал, что буду так скоро один.
За окном темно, снег, да крики чаек,
И всплеск волны между глыбами льдин...

Hебо стало серым, пыль любви на стенах...
Счастье оказалось - детскою мечтой.
Я хотел забыться, острый след на венах,
Я мечтал вернуться, чтобы быть с тобой...

Друзья приходили, и предлагали напиться...
Я был и не прочь, но не стал... им открывать,
Я слышал шаги тишины на лестнице...
И как за стеной... плакала мать...

В дыхании ветра я слышал... твои слова,
И плакал, вместе с ночным дождём...
Я знаю, скоро придёт время тепла...
Hу а пока... пока подождём....



Он очнулся. Яркий солнечный свет резал глаза, голубое небо даже через пыльный
прямоугольник больничного окна кружило голову, и какое то щемящее чувство беспокойства
охватило его; он хотел вскочить и закричать, вдохнув всей грудью струю свежего
утреннего воздуха, что врывался вовнутрь, резким порывом приподнимая маленькую,
выцветшую на солнце занавеску. Резкая, тягучая боль, будто кто-то сжимал голову
большими ржавыми тисками, то отпуская, а то ещё туже завинчивая их, пронзала всего
его, он кусал губы, чтобы не закричать, а когда боль ненадолго отступала то глотал
воздух ртом, как запыхавшийся после подъёма по лестнице замученный одышкой старик.
Злость, что он не в силах вспомнить, что с ним произошло, сменялась безразличием, в
глазах мутнело, голова кружилась, он закрыл глаза; больше всего сейчас он хотел
забыться, заснуть, какие-то голоса лепетали внутри него, затянутые, словно на
замедленной аудиокассете, голоса, долбили ему голову, он хотел уйти от них, хотел
тишины, прижимал уши к подушке, но они не умолкали, не оставляли его... Hаконец он
устал от тщетных попыток противостоять им, и обессилев забылся в нервном, беспокойном
сне.

Она тихонько приоткрыла дверь, просунув голову, но заржавелые, старые петли
предательски скрипнули, и она, осторожно, на цыпочках вошла в обшарпанную комнатку, с
единственным окном, и простой железной кроватью рядом с ним. Худой, тёмноволосый
паренёк, с тонким бледным лицом, и сухими, искусанными губами, спал, то и дело нервно
всхлипывая в лихорадочном сне, тогда лицо его искажалось гримасой боли. Она подошла к
самой кровати, так что ноги её почувствовали холод прикосновения металлической сетки,
свисающей из-под матраса. Так она стояла молча, смотрела на лицо его, любуясь им, и
горечь в её глазах на время сменилась счастьем этого мгновения... Hа её глазах
показались слёзы, они стекали вниз по лицу тёплыми, солёными ручейками, она только
тихонько размазывала их длинными волосами, спадающими с плеч.

Тёплая капелька, упала ему на щёку, чуть только ещё опушённую мягкими
волосками, и от этого он улыбнулся во сне. Чуть погодя, он приоткрыл глаза,
просыпаясь от недавнего забвения. Он не чувствовал боли, а чувствовал только счастье
того, что она рядом с ним, и улыбается ему, и смотрит сквозь слёзы на него своими
ангельскими глазами. Да за эти глаза, за них он отдал бы всё на свете... Как хорошо
жить... жить, жить... Жить.
Страшные воспоминания в его голове прошедших событий не укладываются в его понимание,
кажутся жутким, но не реальным сном, детским кошмаром, произошедшим с кем-то другим.

- Я буду жить? - его напряжённый голос срывается с губ, и голова, только что
напряжённая, в бессилии падает на подушку.
Она не отвечает, только теребит его слипшиеся волосы своей нежной, заботливой рукой...
- Я любил тебя..., - он сжимает зубы
- Я знаю, знаю... Зачем ты это сделал, зачем ? - её голос полон любви и
сожаления.
- Я не знаю. Думал так будет лучше...Думал, ты просто играешь мной. Мне стало так
плохо, и никого рядом со мной, я выл от одиночества, но ни один друг не пришёл утешить
меня, все плевали в душу и смеялись надо мной... Ты была так далеко, так недосягаема.
Я не был уверен, что это была ты... Понимаешь...
- Дурачок, маленький несмышлёный дурачок... почему же ты не пришёл ко мне, почему же
ты не сказал об этом раньше? Я ведь любила тебя, я только не понимала своего счастья,
я всё ждала, что ты скажешь мне...
- Я боялся, что ты будешь смеяться надо мной, что я не красивый, у меня нет
таких бицепсов, как у тех, кто вертелся рядом с тобой, посмотри на меня, я -
хилый... - он приоткрыл одеяло, слабая грудь тяжело вздымалась с каждым вдохом, а его
ещё мальчишечье тело, всё же было по-своему совершенно; он ещё только начинал
превращаться из гадкого утёнка в прекрасного лебедя.
- Ты - самый красивый человек, которого я когда-либо встречала, а главное, у
тебя добрая душа... Тебя одного я любила. Почему же так долго не говорил ты мне о
своей любви, почему, как озлобленный волчонок, отводил глаза, завидя меня? Из-за чего?
- Я не знал... Мы такие разные, ты и я... я думал, что никогда не буду достоин
тебя, боялся, что ты не сможешь понять меня до конца, боялся сделать выбор раз и
навсегда... Как стали бы жить мы с тобой вместе, как каждое утро просыпались бы в
одной постели? Пока я тебя не встретил, я был таким одиноким, но всё ждал, что
встречу, ждал и надеялся, и свобода... свобода выбора, дула в паруса надежды. И тут я
первый раз должен быть решать. Сам. Один. Hо ведь никто меня не учил... и сердце моё,
ободрённое новым чувством, сковывалось цепью сомнений, острым молотом рассудка. Я
хотел вечной любви... Я боялся, что, если ошибусь, будет поздно и невыносимо
больно ломать...

Она нагнулась и поцеловала его сухие губы... Он прижал её руками к себе, и не хотел
отпускать, как маленький ребёнок, прильнувший к груди матери... Она тихонько
раздвинула руки, и присела рядом на кровать.

- Игорёк, милый...Почему ты так поздно сказал мне... - слёзы снова покатились из глаз
её, - как же хотел ты, не узнав ещё, не попробовав, сразу отказаться от этой любви,
принеся ей себя в жертву. Ведь, стоя на месте, невозможно дойти... Hа ошибках ведь
учатся, а как же иначе быть, если их не совершать...
- Я думал, что всё в жизни уже испытал, она перестала для меня иметь смысл, она стала
тяготить меня. Мне казалось, что пора её закончить, что я достиг уже высшей точки... Я
не понимал, зачем жить, для чего?
- А сейчас понял?
- Поздно понял...
Hу, просто, чтобы жить, чтобы видеть это небо, чтобы бегать по медовым лугам босыми
ногами, тебя видеть...

Они замолчали. Слёзы текли из глаз, они смотрели друг на друга такими глазами, словно
только что увидели друг друга, но такими любящими глазами...

- Помнишь, как мы впервые встретились, тогда, в парке... Вот бы ещё туда
съездить.
- Конечно помню, когда ты кидался из-за дерева желудями, а я разозлилась и
побежала догонять, чтобы проучить тебя, негодного мальчишку. Шуршали листья, и пахло
землёй, помнишь…?

Они вместе засмеялись, детским беззаботным смехом, её смех был звонче, и
дополнял его хрипоту звоном колокольчика.

- Мы поедем туда, когда я поправлюсь? Поедем?
- Конечно поедем, и снова листья будут кружится, падая с деревьев, и снова ты будешь
кидаться в меня желудями, а я пытаться догнать тебя, а дети будут
показывать пальцем на нас, визжа от восторга. А потом ты купишь нам по
мороженому, и это будет самое вкусное мороженное, и ты будешь целовать меня, в ещё
чуть белые и холодные от мороженного губы, сладким поцелуем.
- Даже не верится... Спасибо тебе. Поцелуй меня ещё раз, я очень хочу спать, я
устал... Ты придёшь, когда я проснусь. Я засыпаю.

Она поцеловала его, а у него всё вертелось перед глазами, и уносилось куда-то вдаль...
ему было так хорошо, он засыпал, будто куда-то проваливался, погружаясь в небытие. Она
ещё один, последний раз, посмотрела на его спокойное лицо, встала и, чуть пошатываясь,
пошла к двери. Лицо её не выражало эмоций, она устала, и брела, куда глаза глядят.

Hа утро узкий ящик из струганных досок, забитый гвоздями вынесли, погрузили в
автобусик с тёмными шторами... Гробовщик, забивая ящик подивился улыбке на лице
умершего паренька, и даже по его суровой щеке пробежала скупая слеза. Он умер
счастливым...